Интернат

Тихоречанин Юрий ТКАЧЕВ - член Союза журналистов России, капитан третьего ранга в запасе. Его рассказ "Интернат" - о том времени, когда каждый был по-своему счастлив, о детстве.

Сейчас, когда уже подходит время оглянуться назад, вспомнить своё детство, юность и вообще прогуляться в закоулках памяти по основным этапам своей жизни, я всё чаще и чаще вспоминаю именно те два года. Годы, проведённые мною в стенах восьмилетней школы-интерната № 17 Тихорецкого района.

Наша страна никогда не была богатой, всегда чего-то не хватало – продуктов, техники, стройматериалов. Сколько я помню Тихорецк тех лет – всегда и везде были очереди.

- В "Штыковом" дешевые костюмы выкинули, - говорила соседка моей маме, - вчера почти до закрытия простояла, перед носом закончились.

«Штыковой» был универмагом на центральной площади. Его крышу украшал высокий шпиль, похожий на штык. Там продавались и продукты, и промышленные товары. Если были деньги, то в «Штыковом» можно было купить всё необходимое для дома и семьи.

У нас денег не было. Отец, прошедший всю войну, контуженный под самым Берлином, чудом выжил. Полгода он провёл в берлинском госпитале, вытащила его с того света немецкая медсестра. Вернулся 26-летний старшина домой с войны только осенью 1945 года без трофеев, в отличие от остальных победителей. В одной гимнастерке и сапогах.

Тихорецк был полностью разрушен, еды и одежды не хватало, а мы ютились первое время у маминых родителей , моих дедушки и бабушки. Надо было как-то выживать. Строить жильё, поднимать первенца Гену, потом нас с младшим братом на ноги. Мать не работала, - куда ей с тремя детьми. Отец сказал: сиди дома, твоя забота – сыновья. Кем только не работал он – бухгалтером на элеваторе, фотографом в станице Терновской, подряжался строить дома, благо, был великолепным столяром, плотником и каменщиком, и, наконец, подался на заработки на Урал.

А потом отец умер. Внезапно остановилось его так рано изношенное сердце. Хорошо ещё, что он успел построить просторный, саманный шелеванный дом в Тихорецке, и нам было, где жить.

А жить без отца любому мальчишке очень трудно. Никто его не научит держать в руках инструмент, никто не защитит от плохого человека. Вся тяжелая мужская работа – таскать уголь для печки, колоть дрова, копать огород, носить воду из колонки - легла на меня и младшего брата. Гена – старший брат - к тому времени служил в армии, а потом уехал на Урал, учиться в университете. Журналистика была его жизненным призванием.

Мама, несмотря на тяжелую работу в строительной организации, получала мало, вечно выгадывала на всём, торговалась на рынке до последней копейки, экономила, чтобы у нас с братьями было, что поесть. Пускала квартирантов, хорошо, места в доме хватало.

В летние каникулы я устраивался на работу в Тихорецкий зерносовхоз: полоть свеклу, клещевину, кукурузу или подсолнечник, рвать вишни и яблоки. Платили, конечно, копейки, но все равно это была помощь. Когда стал старшеклассником, развозил телеграммы по городу на велосипеде. Заработал себе за три месяца на брюки, ботинки и рубашку…

- Галя, есть возможность устроить Юру в интернат, - сказала маме соседка Дина Семёновна Ивжик, - а, может, потом и Витю туда же пристрою. Дина Семеновна была добрейшей души человеком.

Она в интернате была завучем и жила напротив нашего дома. Ивжики были более-менее обеспеченными людьми, хотя детей у них было тоже трое – две девочки и мальчик. Но у Оли, Лены и Аркаши был отец, который тоже неплохо для шестидесятых годов зарабатывал на заводе «Красный молот», а у нас весь воз жизненных проблем тащила одна мама.

Моя мама подумала над предложением соседки и согласилась. Надо ведь было как-то выживать.

Мой интернат в наше время. Март 2011 год. Фото автора.

Так после шестого класса я оказался в интернате. Свой новый дом мы, питомцы, называли «Инкубатором». Соответственно мы были «инкубаторские». Все же остальные тихорецкие мальчишки и девчонки были для нас «домашняками».

К тому времени я был вполне самостоятельный мальчишка. Приехал на автобусе в зерносовхоз (сейчас это поселок Парковый). Нашел свой новый класс, свою воспитательницу Полину Петровну. Да-да, кроме учителей там были и воспитатели. Всё вечернее время мы были под их контролем. Воспитатели занимались с нами подготовкой заданных уроков, смотрели, чтобы нас вовремя накормили, помыли в душевой, сменили нательное и постельное бельё. Они же перед отбоем устраивали «вечернюю поверку», чтобы вычислить «самовольщиков».

В первый же день пребывания, на перемене между уроками, ко мне привязался вертлявый смуглый мальчишка, похожий на цыгана. Просто внаглую он лез на рожон. Дразнился, толкался, наступил на ногу. Я не сдержался и треснул его кулаком по спине. Тут же набежали такие же чернявые пацаны и симпатичная, такая же смуглая девчонка. Я ещё не знал про эту давнюю интернатскую традицию под названием «испытание новичка». Основатели этой традиции - огромное семейство Радулей кочевало из класса в класс школы-интерната. Одни из них заканчивали восьмилетку, другие приходили в первый класс. Радули объявили, что сегодня в спальном корпусе состоится моё испытание.

- Будешь драться с Федькой, - объявил мне самый старший радулёнок, - ждём тебя в раздевалке после отбоя.

При синей ночной лампе «инкубаторский» народ потихоньку выползал из-под суконных одеял. Хлеба и зрелищ! – в интернате этот древний лозунг был всегда актуален.

Всем моим новым одноклассникам было интересно, кто победит - новенький «домашнячок» или испытанный боец от мощного клана Радулей.

Условия драки были справедливы. Драться до первой крови, один на один, никто не лезет помогать.

Против меня выставили давешнего моего обидчика Федьку, а остальные в процесс не вмешивались. Радули не знали, что драке я уже был обучен. Обучали меня для собственного развлечения наши квартиранты - студенты дортехшколы. Когда дома не было матери, они устраивали ринг, обтянув веревками площадку в саду, обматывали мне кулаки полотенцами и заставляли драться с соседом Витькой Мозговым. Витька был старше меня на два года, но, хотя он почти всегда меня побеждал, тренировки пошли мне на пользу.

- Ну, давай, иди сюда, сейчас я тебя отделаю, как котлетку! – пригласил меня мой оппонент.

Я подошел и, не долго думая, пока Федя замахивался, кулаком расквасил ему нос. Полотенцами руки нам не обматывали, и Федя завизжал от боли. Потекла кровь, но рефери – главный Радуль - драку остановить не успел. Федя, озверев, с разбегу кинулся на меня. Я немного отступил в сторону, и он, проломив дверцу, оказался в шкафчике для верхней одежды. На этом моё испытание закончилось. Федю вытащили, повели умываться и лечить нос. На мне не было ни царапины, а мои новые одноклассники поздравляли меня с победой. В их глазах я видел уважение и ликование. Радулей до меня еще никто не бил. Потом, когда в интернат пришел и мой младший брат Виктор, его никто не трогал. «Попробуйте только», - сказал я его одноклассникам.

В моём 7 «Б» существовала строгая иерархия власти. Главными «вождями» были Володя Олефира родом из Выселок и Алексей Токарев из станицы Юго-Северной. Они были старше меня на два года и физически крепкими ребятами. Был еще «псих» Женя Атанов, которого побаивались. Тот брал на испуг вспышками необузданной ярости. Мог сдуру запустить кому-нибудь в голову стеклянной чернильницей. Особенно в тех, кто его дразнил. У Жени вечно болели зубы, и он, чтобы облегчить боль, с шипением всасывал воздух, охлаждая, таким образом, больной зуб. Какой-нибудь шутник начинал тоже шумно всасывать воздух, а за ним уже и весь класс. Атанов приходил в ярость и не контролировал своих действий.

Никто и никогда никого не жалел. У всех моих новых товарищей была подорвана психика, у многих вообще не было родителей, у некоторых, хоть и были живые, но лишенные родительских прав за систематическое пьянство. Питомцев нашего интерната в своё время не пожалели родители, и дети стали жестокими и безжалостными. Мы, «инкубаторские», были стаей серых волчат. Когда надо, могли и зубы показать. А стандартная одежда действительно была серых оттенков.

Только повзрослев, я стал понимать, насколько был благороден труд учителей нашей школы-интерната. Сколько надо было иметь терпения при общении с нами - неуравновешенными детьми из неблагополучных семей. К каждому обиженному судьбой мальчишке и девчонке найти особый подход, за хорошее похвалить и приласкать, за плохое - пожурить.

У нас было много недостатков: мы часто хулиганили, курить начали раньше своих сверстников «домашняков», многие неумело накалывали себе татуировки. Чтобы казаться взрослее, пытались ругаться матом.

В то же время мы были одной семьёй и единым «воинским подразделением». Все были равны во всем. Нас одинаково одевали в казенную с инвентарными номерами одежду и одинаково кормили в столовой. Если кого из наших били «домашняки», все хватали палки в лесополосе и шли стеной на обидчиков. Конечно, те убегали в панике.

У нас не было воровства. Хоть и воровать, собственно, было нечего, но у каждого пацана или девчонки был свой заветный культовый предмет или вещь. У кого перочинный ножик, у кого-то - книжка, у девчонок - кукла, подаренная мамой в далеком детстве. Воровство всегда выявлялось и строго наказывалось. Через месяц моей жизни в интернате у меня из тумбочки пропала шариковая авторучка. В 1965 году этот предмет вызывал удивление и восторг. Как можно писать в тетрадке, не обмакивая постоянно перо в чернильницу? Ручку мне привёз из Японии в подарок мой двоюродный брат Володя Заровчацкий, торговый моряк. Писать ею мне не разрешали учителя, но я бережно хранил этот раритет и часто демонстрировал на листе бумаги его уникальные способности своим друзьям. И вот авторучка пропала. Горю моему не было границ.

Через два дня ко мне подошёл Лёшка Токарев и протянул мне мою пропажу.

- Ты где её нашел? - спросил я его.

- Юра, сейчас ты должен подойти к Весёлке и дать ему по роже, - ответил Лёшка, - это он украл её у тебя.

Весёлка - Сергей Весельский был самым маленьким и забитым мальчишкой в нашем классе. Хоть он был вечным второгодником и почти на три года старше нас всех, в свои шестнадцать лет Сергей выглядел как пятиклассник.

- Не буду я его бить, жалко, - сказал я Токареву, - пусть живёт.

- Тогда этот вор сейчас подойдет и ударит тебя, дурака жалостливого, а мы ему поможем. Хочешь?

Я подошел к Весёлке. Он весь сжался.

- Это ты у меня украл авторучку?

- Я не хотел, так получилось, не удержался, - промямлил Серёжа, - давай, ударь меня!

Сергей вытянул тонкую шейку и с отчаянной решимостью подставил мне лицо.

Я несильно стукнул его ладонью по уху. Весёлка был весь такой жалкий и слабый!

- Бей ещё раз, Ткач! – завопили мои одноклассники. – Не жалей!

Сергей подставил мне другое ухо. Я чуть посильнее ударил его еще раз.

- Всё, пацаны, не могу, жалко!

Весёлка тихо плакал.

- Будешь воровать - сам тобой займусь. Покалечу! – сказал ему Лёшка Токарев.

- Я больше не буду, - сквозь слёзы пообещал Весельский.

Такое было наше самовоспитание. Преследовались, кроме воровства, жадность и, особенно, ябедничество. Наши взрослые воспитательницы, та же Полина Петровна, в такие дела не вмешивалась. Они все были мудрыми и, единственно, не допускали, чтобы эти справедливые разборки довели до несчастных случаев.

Вот один из примеров. Валера Трунов пришел к нам в седьмой класс под Новый год. Раньше жил он где-то в поселке шпалопропиточного завода - на «шпалке».

Потом судьба привела его к нам в интернат. Валера был упитанным мальчишкой. Конечно, такие пузатенькие бутузы всегда были предметом для дразнилок не только в нашем специфическом заведении. Вот его и дразнили за излишнюю упитанность. В ответ Валера стал ябедничать на нас воспитателям и учителям. Говоря современным языком, закладывать. Кто курил, кто дрался, кто лазил в совхозный виноградник, кто в душевой за голыми девчонками подглядывал.

Наконец, Валера дождался ответа на свои прегрешения перед коллективом. Картина, достойная кисти художника. Представьте спальню для мальчиков нашего класса. Никого нет, все на занятиях в классе. Три ряда аккуратно убранных кроватей, застеленных синими суконными одеялами, белые пирамидки подушек у изголовья, белые вафельные полотенца, однообразно заправленные в ножной части кроватей.

Всю эту казарменную картину портит одинокая кровать, покрытая пологом из двух сшитых между собой одеял, натянутых от спинки до спинки. На спинке в ногах прикреплен деревянный крест, явно утащенный со старого кладбища, расположенного рядом с интернатом.

На одеяле лежит лист ватмана, на котором крупными буквами написана эпитафия: «Спи спокойно, Трунов Валера, и тебя, толстяка, победила холера!». Под одеялом лежит неподвижно несчастный «ябедник», которому пригрозили: вылезешь, будем бить. Видеокамер тогда не было, поэтому навешивали в определённых местах контрольные ниточки, а по приходу с занятий проверяли их целостность. В завершение этой трагической картины – перед кроватью стоит наша добрая пожилая воспитательница Полина Петровна и ведет такой диалог с Валерой:

- Что, Валера, «гробик» сделали?

Такие «гробики» Полина Петровна уже не раз видела и знает, что без вины туда не кладут. И помочь несчастному ничем нельзя. Освободи его сейчас – вечером побьют воспитанника.

- Ну, да, - горько вздыхает Валера из-под полога.

- Что ж, лежи, отдыхай, дружок, – ласково говорит мудрая Петровна, - пурген не давали пить?

- Нет, не давали - отвечает Валера.

- Повезло, тебе ещё, - шутит Полина Петровна, - вчера вон в 8-м «А» Дьякову «гробик» со слабительным сделали, потом еле спальню проветрили.

Пролежал таким образом Валера до вечера. Было время подумать. Но не исправился. Через неделю наябедничал старшему воспитателю Александру Павловичу Фирсову на Миньку. Сашка Минаев, по кличке Минька, был одним из нас, кому было, куда пойти в воскресенье. Он жил в военном городке. Отец у Саши был лётчик, у матери - работа, связанная с командировками. Смотреть за Сашкой было некому, поэтому и отдали в интернат. Минька очень скучал по дому и иногда уезжал до начала вечерней самоподготовки в «самоволку» домой. Садился на автобус № 3, который ходил из зерносовхоза мимо военного городка и через два -три часа возвращался. Вот Валера, которого не отпустили за неуспеваемость в выходной домой, и заявил при учителях: «Миньке можно в самоволки по средам ходить, а меня и в воскресенье не отпускаете?». Миньку в наказание лишили очередного воскресного «увольнения».

Вечером в спальне состоялся суд. Всё было по-взрослому: судья - Володя Олефир, прокурор – Витя Белых и адвокат Сергей Весельский. В адвокаты, конечно, никто идти не хотел, поэтому и назначили самого безотказного – Весёлку.

Несмотря на защиту адвоката и активное сопротивление подсудимого, строгий судья за «регулярное злостное стукачество» назначил Трунову наказание.

- Признать подсудимого гражданина Трунова виновным и определить ему наказание в виде 25 ложек по жопе, - огласил приговор «судья» Олефир.

Тут же Валеру уложили на табуретках, оголили зад, и безжалостный «палач» Лёшка Токарев стальной ложкой с размаху привел приговор в исполнение. Больше Валера не ябедничал.

Вот такое у нас было спартанское воспитание. Жестокое, но справедливое.

В интернате мы научились не бояться трудностей, а пытаться их преодолевать, сжав зубы. Спорт был обязателен для всех. Бегали, играли в баскетбол, в свободное время прыгали по деревьям, раскачавшись, с ветки на ветку, как модный в те годы Тарзан. Была и «трудотерапия» - прополка наших школьных огородов с луком, морковкой и свеклой.

Мы росли, может быть, немного диковатыми, во многом ущемленными, но физически и морально здоровыми. Всего два года - такой небольшой отрезок моей жизни помог определиться со своим будущим. Мои одноклассники после восьмилетки мечтали о поступлении в нахимовское или суворовское училище – там кормили и одевали, там была перспектива стать офицером. Может, кто и поступил, не знаю. Ведь так много лет уже прошло. Я тоже решил стать кадровым военным – офицером флота, и стал им на всю жизнь, чем и горжусь.

Мне, прошедшему закалку в школе-интернате, было во многом легче, чем другим, привыкать к военной службе с её жестким распорядком дня, всеми «тяготами и лишениями».

Адаптация к флотской жизни происходила почти как у бывших нахимовцев.