Тихорецкая сага

Анатолий АКУЛОВ: "Я уехал из Тихорецка, но воспоминания о моём детстве,  юности и тихоречанах всегда со мной".

Мой род Акуловых проживал в станице Тихорецкой. Предки жили большой семьёй и были далеко не бедными казаками. У  прадеда, Тихона Акулова,  было четверо сыновей, все женаты, жили в одном большом доме (который потом использовали при советской власти в качестве детского сада). Было большое хозяйство, пашни, скотина и прочее нажитое большой семьёй добро. Грянул октябрьский переворот, потом добрались до Кубани комиссары и их прихвостни из местных, так называемых бедных казаков.

Моя бабушка, Посохова  Дарья Ивановна, была не казачка, а , как говорили, "иногородняя". Она вышла замуж за моего деда, Акулова Алексея, который был  вторым сыном  деда Тихона. Бабушка говорила: "Красавицей я не была, зато работать умела, как  лошадь. За это и взяли замуж". Такие были нравы!

В детстве удивлялся: как же так, мы казаки, а у нас в роду какие-то акулы? Меня  в школе дразнили акулой, что очень злило. Я  всегда задавал себе вопрос: "Что означает моя фамилия?" и совсем случайно в книге "Словарь фамилий" 1999 года прочитал, что Акулов - древнеславянская фамилия.  Оказывается, бытовало на Руси такое имя Акила. В святцах Акила, в реальной жизни - Акула. Оно пришло  в  наш язык из латинского  Ахилл (древнегреческий герой Трои)  и означало - орёл. Женское имя Акулина означало -  Орлица. Вот и расшифровка моей фамилии: Акулов - это Орлов. Время прошло, и теперь я  своей внучке объясняю, откуда у неё такая фамилия, так как теперь в школе её детишки дразнят акулой.

Так вот, когда началось раскулачивание, к моим  предкам и заявились эти эмиссары - коммунисты, вместе с сопровождающими  их местными, пьяницами и лентяями. Вся история казачества говорит о том, что не было бедных казаков, а бедными они становились тогда, когда не хотели работать. Бабушка рассказывала, как выгнали всех на мороз, дали какое-то  время на сборы, и даже не разрешили забрать хлеб, посаженный в печь! Посадили на подводы, с ревущими детьми, довезли до железнодорожной станции и  в товарных  вагонах отправили на Урал. А бабушку, "иногороднюю", бедную, с двумя детьми (один из них, Николай, мой отец) оставили, не выслали. Спасибо огромное! Нет  смысла писать, как они выжили в то непростое, голодное время.

Отец мой, Акулов Николай Алексеевич, ушёл добровольцем на фронт. Закончил в Семипалатинске  училище младших командиров, воевал  в звании старшего сержанта  и погиб  в 1943 году  под  селом  Большое Троицкое Белгородской области. Сейчас там, в селе, стоит большой памятник. Под камнями 129 человек лежат там вместе. Вечная память Героям!

Краснодарский край, город Тихорецк, Будённовская, 45. Когда я читаю эти строки на конвертах писем, подписанных очень давно, перед глазами встаёт наш небольшой степной городок, прилепившийся к шумной железнодорожной станции, мимо которой проносились поезда из Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова, Минска  и других больших городов Советского Союза, спешащие доставить отпускников в такие желанные места отдыха, в разные  санатории и курорты Пятигорска, Минеральных вод, Кисловодска, Сочи, о которых мы, жители маленького городка, ничего не знали, а только молча завидовали этим нарядным, весёлым  и уверенным в себе людям. Они весёлой толпой вываливались из вагонов -  женщины в красивых, шёлковых халатах, пахнущие хорошими духами, мужчины в полосатых пижамах разных цветов или в спортивных  костюмах. Часть пассажиров  наполняли зал местного  буфета и ресторана, а часть пассажиров ходила между рядов местных торговцев, предлагавших аппетитные борщи, варёных кур, пирожки разных сортов, топлёное молоко и молочные продукты.

Мы с бабушкой тоже промышляли этим видом  "бизнеса", варили наваристый борщ с мясом  и предлагали его  в глубоких тарелках москвичам и другим столичным пассажирам. Моей обязанностью было мыть тарелки и тщательно их протирать чистым полотенцем. Сколько литров слюны было пролито у этой кастрюли с борщом, но пробовать  борщ было запрещено - надо было все продать и что-то заработать. Разница в затраченных деньгах на изготовление борща и полученных от продажи была небольшой, но всё же это была добавка  к скудному маминому заработку.

Вечерами мы приходили уже с ребятами на вокзал, чтобы посмотреть на людей, на эти сверкающие огнями вагоны, где за стёклами была другая, такая таинственная, сытая и обеспеченная жизнь. Конечно, мы завидовали им, нам тоже хотелось умчаться из нашего городка! Эти мечты исполнились только через много лет!

Наш дом был на улице Будённовской, между стадионом и базаром, и я могу считать себя "выросшим" на базаре… А он был в те времена сердцем города. Сюда по выходным дням станичники везли на подводах всевозможные дары земли и садов, всякую живность: коров, свиней, птицу  разную.

Мы сидели на скамейке, у нашего дома, яркое, тёплое кубанское солнце разливалось вокруг, а мы с самого раннего утра наблюдали эту картину - по тротуару беспрерывно двигались вереницы людей на базар и оттуда. По грунтовой, пыльной дороге, посередине улицы, медленно тянулись конные подводы, визжали свиньи, блеяли овцы, понуро брели привязанные к телегам телята и коровы. В телегах гоготали гуси, кудахтали куры, крякали утки… Музыка! Всё это  богатство стекалось на базар, где часть расставлялась под рыночными навесами, часть продавалась прямо с подвод или бортов машин.

На базаре работали небольшие каменные и деревянные ларьки, построенные к  открытию одной из ярмарок, которые нередко проводились  на базаре, и тоже были частью праздника для всех тихоречан.

Моя мама и многие, живущие рядом женщины, занимались пошивочным "бизнесом". Закупался материал, вата и по самодельным выкройкам ночами шили фуфайки (это такая  тёплая,  простроченная нитками, на вате, куртка).  За неделю  мама  шила  2-3 штуки.

Но главная трудность - чтобы не поймали милиционеры. Тогда  этот "бизнес" считался спекуляцией, и, если задержат, давали срок.  Для конспирации мама надевала на себя эту фуфайку и предлагала её  купить станичникам на "толкучке". Станичники покупали фуфайку, мама оставалась в какой-нибудь тёплой кофте, а я стрелой мчался домой за очередной фуфайкой, мама быстро надевала её на себя, согревалась  и торговля продолжалась…

Здесь также подсчитывали разницу между затраченными и полученными деньгами, она была мизерной, но давала нам возможность выживать в трудное послевоенное время. Низкий поклон моей мамочке, которая, отработав по 12 часов в больнице, ночами, не разгибаясь, строчила эти проклятые фуфайки!

Мы с ребятами, когда наступало жаркое лето, тоже находили свою нишу, чтобы заработать на кино и мороженное. Из колодца, в котором действительно была очень вкусная и холодная вода, мы, сгибаясь пополам от тяжести, тащили  вёдра,  с остановками на передышку, на рынок и продавали воду запалившимся станичникам. "Кому воды, холодной, артезианской?" - кричали мы пронзительными голосами на весь рынок, и  станичники выстраивались в очередь после такой рекламы. "10 копеек кружка!" - и ведро  быстро осушалось, ноги в руки - и бегом за следующим ведром. Как бы  там ни было, но на кино и мороженное мы уже не просили у своих мам.

Свои старые учебники, которые уже не  нужны были нам на следующий год, мы тоже продавали на "толкучке". Ничего не должно было пропадать! О, этот базар! Здесь  мы  иногда промышляли и мелким воровством с прилавков. Кто-нибудь заговаривал продавца, а мы, подбираясь, пригнувшись, чтобы нас не заметили, с  другой  стороны хватали с прилавков фрукты, арбузы и разные сладости. Мы знали, что далеко за нами продавец не побежит, побоится, что снесут весь товар, но рисковали - попадись милиции, мало бы не было. Но такое это было время. Было, было!

Война оставила в городе свои следы. Здания районной больницы и Дома культуры были разбомблены авиацией и стояли, как немой укор войне - с разбитыми  красными кирпичными стенами, пустыми проёмами окон и дверей, с разбитыми перекрытиями между этажами. Эти развалины притягивали нас, мальчишек, как магнит. Днём мы лазали по всем этим  развалинам, как обезьяны, испытывая чувство страха только тогда, когда нас  пугали, что в развалинах прячутся убийцы и бандиты. В одиночку,  особенно по ночам, мы никогда туда не ходили.

По  улицам города редко проезжал грузовой автомобиль, а если легковая машина, то за ней, за этим чудом техники, в клубах пыли неслись мальчишки и девчонки. Когда движения не было (а его не было почти никогда), дорога и улица были в нашем полном распоряжении, и мы носились  босыми (обувь надо было беречь), сбивая бабочек веткой акации, очищенной от листьев, и хвастались друг перед другом количеством сбитых  насекомых. Особым шиком считалось пробежать по пыли, поднимая  тучи пыли, и потом нырнуть вбок, чтобы самому в ней не искупаться. Вечером мама  ставила тазик с тёплой водой, чтобы отмокали мои чёрные ноги, вытаскивала из кожи треугольные колючки, которые  мы называли "кавунчики". Как мы  с  ними  бегали, как терпели боль, непонятно!

Очень часто играли  вечерами на улицах  в прятки, какие-то считалки, давали друг другу несуразные клички. Меня звали почему-то "Чинчиком". После одиннадцати часов вечера надо было идти домой, а тут самый разгар наших игр, но по всей улице уже раздавались крики, типа: "Толька-а-а, домой!", причём по  несколько раз. В ответ: "Иду-у-у-у" , но игра продолжалась, пока тебя не загоняли насильно, иногда и хворостиной.

В 3-летнем возрасте меня крестили в Свято-Успенском храме. Батюшка окунул мою голову в серебряный чан с водой, а потом сунул мне в рот кусочек пресного белого хлеба  -  просвирку, так, кажется, она называется, а бабушка повесила мне на шею серебряный крестик на шелковом шнурке. Удовольствия мне это, конечно, не доставило, но я благодарен бабушке за то, что она  крестила меня. Всевышний потом много и  везде мне помогал, и он всегда будет в моём сердце!

Очень запомнилось, как мы готовились к солнечному затмению, коптили стёклышки и потом, когда действительно солнце скрылось, испугались. Младшие ребятишки заплакали, но мы стойко держались, смотрели через свои стёклышки на солнышко и дождались, когда оно вышло и снова приласкало нас своим теплом.

Гоняли в футбол мячом, сшитым  из каких-то непонятных материалов, обрезков кожи и парусины, набитым сеном  или соломой, но какие бушевали страсти, особенно, если играли улица на улицу!

Вечерами, когда у калиток наших дворов, на скамейках  усаживались мамы и бабушки с жареными  тыквенными  и  подсолнечными семечками, мы, как стайки воробьёв, усаживались вокруг них на голую, теплую  землю и слушали их рассказы про всё - раскулачивание, войну, базарные новости. Всё было интересно - это были наши домашние университеты!

В городе и зданий больших  было  мало. Вот те, которые мне памятны. На углу стоял магазин с острой  башенкой, его называли "Штыковой",  был магазин по названию "Круглые порожки", привокзальный магазин, несколько 2-этажных домов в центре города, центральный банк, Городской комитет  компартии, редакция газеты "Ленинский путь",  клубы Меньшикова, Воровского, Красного молота, Свято-Успенский храм, железнодорожный техникум, 34 школа, здания вокзала и стадиона.

Кинотеатр "Победа" стоит вспомнить особо, так как это было одно из самых популярных и посещаемых мест в городе. Сюда привозили  новые фильмы, которые тогда шли на экранах Советского Союза. Очереди в билетные кассы занимали чуть ли не с вечера, чтобы приобрести желанные билетики на   "Свадьбу с приданным", "Солдат Иван Бровкин" и другие советские шедевры кино. Телевидения тогда не было и электричества тоже, вот кино и было той отдушиной, где мы познавали  жизнь, которая бурлила где-то там!
Питание детей после войны было не особенно разнообразным, но хлеб, подсолнечное масло, пшеничные и кукурузные крупы были и из них наши мамы и бабушки готовили "шедевры"  кулинарного искусства. Например: на блюдце наливали подсолнечное масло, сыпали рядом соль и отрезали кусок чёрного хлеба. Берёшь  кусочек хлеба, макаешь в маслице с солью - лучшей еды для меня в то время я не припомню!

Подсолнечным маслом мы затоваривались на всю зиму и весну. Это тоже требовало немалого труда. За пределами города, в 10-15 км, а то и больше, выделялись 2 сотки бросовой земли, на которой мы высевали подсолнечные семена, выращивали их, спасали от сорняков. Когда подсолнечник созревал, мы срезали шляпки, там же, на огороде, палками выбивали из шляпок семечки, просеивали, засыпали в мешки. Всё это нужно было доставить домой. Вот и везли, кто на велосипеде, кто на тачке (короб на 2-х колёсах), кто рабочим поездом - был тогда такой вид транспорта. После нужно было отвезти мешки с семечками на маслозавод, сдать их и потом, в зависимости от количества сданных семян, нам  выдавали  чудесно пахнущее масло. Какой это был запах!

Ещё одно лакомство - цветущая акация. Мы отрывали гроздья цветов (называли их "кашкой"), с наслаждением жевали и поедали вместе с мошками, чтобы побыстрее утолить чувство голода.

В 1949 году пришло время идти в школу. В первый класс я пошел с парусиновой сумкой  c нарисованным  большим красным крестом. Эти сумки использовались на фронте, в войну. В осенние месяцы, когда  шли  дожди, дорога в школу превращалась в очень трудную полосу препятствий. Чернозем раскисал, даже детская ножка в сапоге проваливалась в грязь, а вот вытащить ногу с сапогом назад уже было невозможно. Нужно было балансировать на одной ноге и  двумя руками вытаскивать завязщий сапог. К чему я это рассказываю? К тому, что мы были полуголодные, истощенные, но тяга к учёбе была неистребима - в школу мы  в распутицу не шли, а ползли. И трудно, наверное, нынешнему тихоречанину поверить в то, что  сегодняшние  асфальтированные улицы в 1949 году были непролазными  в осеннее-весеннюю распутицу.

В эти же годы вся наша детская жизнь была полна недетских трудностей и постоянных тревог и волнений. Очереди за хлебом и керосином лежали на наших детских плечах. Мы стояли в них ночами, пока наши мамы работали (у большинства отцы сложили свои головы на полях сражений), получали этот хлеб и, как великую драгоценность, несли домой. То же  и с керосином, только тяжело  и далеко было тащить полные бидоны, но тащили, волокли с остановками, перегибаясь вдвое, но волокли!

Топить печи зимой приходилось  углем, который заказывали и потом подвозили к каждому  дому. И это была наша  "детская"  работа - грузить вёдра  углём и таскать их своими ручёнками с улицы в сараи, а это 1,5-2 тонны!  Помогать было некому, такое было время!

Большинство наших родственников проживали в станице Фастовецкой (бывшей Тихорецкой). Мы с бабушкой частенько посещали их, пешком пройдя 7 км, так как никакие автобусы не ходили, а  родственные связи не прерывались. Помню, как мы всей семьёй горевали, когда  бабушкиного племянника посадили в тюрьму за то, что собирал в поле пшеничные колоски, которые не  подобрал комбайн. У него семья, 6 человек детей, а его упрятали на 5 лет в тюрьму, оставив детей без кормильца. Тогда это было нормальной практикой коммунистической власти, и мы, дети, не понимали этого, а на наши вопросы ответов наши родные не находили и предпочитали помалкивать.

По  чёрной  бумажной  тарелке домашнего репродуктора очень часто по вечерам мы слушали "Театр у микрофона" и знали наизусть всю классику советской театральной жизни. Репродуктор - это была связь с Большой жизнью - это футбольные репортажи, концерты, всевозможные культурные передачи! Когда рассказывали о нарядных Московских Ёлках в Кремле, о танцевальных катках с красивой музыкой, у меня замирало сердце - как же интересно могут жить люди, а мы здесь сидим в своих избёнках при керосиновых лампах и  угольных печках, и  что же, такой  будет вся моя дальнейшая жизнь? Нет, думал я тогда, я обязательно увижу эту жизнь!

Окончили школу №24, и нас  всем  классом  перевели  в  школу № 36, семилетку, которая мне ничем особенно не запомнилась, кроме того, что за каменным забором был городской парк, куда  мы  часто  убегали  заниматься  спортом, пробежками и т.д. Ещё  запомнился последний, 7-й класс, когда мне, молодому дурачку, взбрело в голову показать всему классу свою смелость. Я влез на подоконник своего класса,  на втором этаже,  и прыгнул  вниз,  прямо на асфальт… Конечно, встать я уже не смог. Вызвали скорую помощь и увезли в больницу. После двух недель лечения я снова вернулся в школу и больше не делал попыток прыгать с такой  высоты  на асфальт.

Одним из воспоминаний этого времени было первое приглашение на день рождения к одной из девочек нашего 7-го класса, я даже не помню её имени. Первые танцы под  музыку граммофонных пластинок, первый бокал дешёвого  вина, первые подаренные цветы. Все было интересно.

Без велосипеда трудно себе представить жизнь в Тихорецке в те ушедшие, такие далёкие и прекрасные времена. Мама мне купила велосипед, который верой и правдой служил мне долгое время.  Мы словно срастались с этими железными конями, могли управлять ими, не держась за руль, делали ласточку и другие всевозможные пируэты. Носились по центральной улице города от банка к вокзалу, не держась за руль, и резко тормозили. Ну, конечно, чтобы привлечь внимание девочек, показать какие мы лихие, какие  крутые!
Ранней весной, в марте, ездили на речку Тихую, где прыгали в воду, ещё покрытую тонким прозрачным льдом. Результат - три недели в больнице, с воспалившимися и лопнувшими барабанными перепонками в ушах. Глухота не настала, но слышу не совсем хорошо до сих пор.

Праздники - 7 ноября, Новый год, 1 мая, 9 мая - могу сказать, что это были одни из самых светлых, прожитых мной дней в городе Тихорецке. Новый год - устанавливали большую ёлку на центральной площади, украшали  большим количеством  игрушек. Много музыки, весёлые лица, все  вокруг  ёлки  танцуют, а дома ждёт какой-нибудь вкусный ужин, скромный, но желанный подарок!

Мой день рождения был 19 апреля, и в это время начинали цвести абрикосовые деревья, поэтому я  до сих пор весну  воспринимаю, как свой  день рождения!

Очень модно было иметь темно-синий костюм с белой полоской, но в городе его купить было невозможно. Тогда мы ездили на крышах  вагонов в Ростов-на-Дону за этими костюмами. Сейчас  мне невозможно  даже  представить, что мы бегали по крышам,  перепрыгивали с вагона на вагон, и это  всё на двигающемся железнодорожном составе! Многим отрывало головы, кто не успевал ложиться плашмя, перед преградами. Нам  повезло, мы, счастливчики, стали обладателями этих костюмов и уцелели. Приезжали в саже, чёрные! Ведь тогда не было дизелей, а паровозы, как известно, работали на угле. Моя дорогая бабушка  Даша, мой ангел-хранитель, чистила мою одежду и обстирывала, скрывая  следы "преступления" от моей грозной мамы!
У нас на улице жила одна пожилая женщина, и у неё был сад, в котором росли две огромные  черешни. Собирать черешни  она не могла, и я помогал ей. Довольна тетенька, доволен я, так как наедался до отвала, да и с собой ещё уносил. Но она натолкнула на мысль, а почему бы и мне не посадить фруктовые деревья у себя во дворе. Мама  и бабушка были не против, но с  саженцами тогда были проблемы. По соседям, знакомым я набрал несколько саженцев вишни, абрикосов, персиков, а также посадил лозу черного  винограда. Все посмеивались над  юным мичуринцем, но когда через 4 года появились свои вишни, абрикосы и персики, а мама  из винограда сделала первый литр вина, они все приумолкли, а я чувствовал себя именинником. Любовь к работе на земле  живёт во мне и сейчас.

Очень много в моей памяти оставил местный стадион. На моих глазах был пустырь, на котором в течение года возвели здание, обнесли металлическим забором, благоустроили поле, беговые дорожки, построили трибуны, высадили деревья. Это место стало нашим любимым и днём, и вечером, и ночью. Мы проводили на этом стадионе почти всё своё свободное время, там  же гоняли мяч, но за трибунами. Нам разрешали, потому что первый  директор стадиона Смолин жил в нашем дворе. Это было здорово, не то, что пинать тряпичный мяч на пыльной улице.

После окончания 7 классов в школе № 36, нас всем классом перевели в школу № 34, одну из старейших и лучших  школ города. Но полностью наш класс не сохранился, да и я выпал из основной массы прежнего класса, что, наверное, всё же оказало влияние на мою будущую жизнь в школе и отношения с окружающими. Хорошо помнится, как нас отправляли в колхоз, в станицу Ново-Рождественскую. Мы должны были помогать колхозникам убирать кукурузу. Работа не тяжелая, но довольно монотонная, пыльная, а в сентябре на Кубани дни стояли достаточно жаркие. Высокой производительностью труда мы не блистали, но кукурузу  всё же убрать помогли.

Всё это время  в  8-9 классе смешалось у меня в одно  какое-то беспокойно-тревожное воспоминание - это первые лёгкие выпивки, первые походы на танцплощадку, вечерние променады от горкома партии до вокзала, когда, казалось, половина молодёжи города выходила на эту часть улицы и гуляла то  в одну, то в другую сторону. Юность! Юность! Ты прекрасна и неповторима!

По определённым причинам мне вскоре пришлось уехать из Тихорецка в почтовом вагоне пассажирского поезда. Но везде, всегда я помнил, что я тихоречанин, мне дороги и улицы, и базар, и вокзал, и люди, жившие и живущие сейчас в моём Тихорецке.