Автобус медленно двигался по пыльной, извилистой дороге и не спешил выпускать из себя заспанных и измотанных дальней дорогой пассажиров.
Люди, уставшие от бесконечной тряски, жадно всматривались в густые пышные сады и уже отчаялись попробовать ядреную, сочную вишню, манящую ярким бордовым цветом каждого, кто проезжал мимо одиноких торговок, ожидающих случайных покупателей на стихийных придорожных рынках.
Мы проезжали мимо неказистой, заброшенной деревеньки, и вдруг нас тряхнуло. Изрыгая глухие и частые хлопки, автобус выпустил из себя измученных летним зноем и тряской людей и замолчал. Пока водители искали причину незапланированной остановки, пассажиры разбрелись по округе в поисках чего-то нового. Мама с двумя близняшками тут же обратили все свое внимание на корову с теленком, пестрых, как географическая карта. Кто-то потянулся к речке, показавшей свои блики сквозь прибрежную листву, кто-то заторопился к местному базарчику. Я завернула на ближайшую улочку. Увидела одинокого старика, сидящего под старой раскидистой вишней, ветки её свисали до самой земли. Вот она? вишня, и тянуться не надо. Но старика, казалось, это нисколько не волновало. Его седые волосы и морщинистое лицо выдавали какую-то необъяснимо тяжелую грусть. Он пристально смотрел на толстую суковатую палку, крепко сжатую обеими руками, и не замечал прохожих.
- Что же у Вас такое добро пропадает, дедушка? - попыталась я разговорить его. - Все вишнями торгуют, а у вас вот она, пропадает.
Он очнулся, поднял голову.
- Вишня, говоришь. А на что она мне? Я из-за этой вишни горя хлебнул в войну.
Я сорвала несколько крупных ягод и села рядом. Мои ладони окрасились красно-бордовым цветом.
- Я помладше тебя был в сорок первом. Лет девять мне тогда было. Жили мы в деревне, отец, бабушка, сестренка. Матери только не было, умерла она после родов. Сестренку Катюшей назвали, как мать. Три года ей было тем летом. Любили мы ее очень, на мать была похожа, копия ее. Отец в поле, а я все с Катюшкой. А в сорок первом отца забрали на фронт. Остались мы втроем. Помню, батя сказал: "Береги всех! Ты теперь хозяин, мать и отец Катюшке".
Кто знал, что война к нам скоро придет. Немцы быстро тогда шли. А вишни в сорок первом уродилось! Как нынче! Мы есть хотим, а нас бабушка на улицу не пускает - где-то близко канонада бьет. В то утро мы встали рано, от голода и мертвой тишины. Дай, думаю, сбегаю на конец деревни - там в саду была самая сладкая вишня - сестренку накормлю. Хвать ведро - и бежать. Рву - тишина, и вдруг автоматная очередь. Сердце защемило. Нарвал полведра, возвращаюсь, сам боюсь - не дай Бог пуля достанет. Подхожу ко двору, а там как-то непривычно тихо и пусто. Я - к колодцу, а там… бабушка и Катюша лежат под вишней, белые рубахи все в соке. Пригляделся, а это кровь. Кричу, трясу Катюшу, а она смотрит на меня и молчит. А в ручке вишня раздавленная. Так и смешалась кровь с вишневым соком. Не помню, что дальше было.
Потом узнал, когда наши деревню отбивали, немцы в спешке всех, кто попадался, автоматной очередью… Меня куда-то увезли. Помню госпиталь, детдом, врачей. Они что-то говорили, расспрашивали меня - а я молчу, не могу ничего сказать, язык как онемел. Так до самой зимы промолчал.
Как-то в начале декабря слушали мы, все детдомовцы, радио: "…6 декабря 1941 года… измотав противника… перешли в контрнаступление…группировки разбиты… огромные потери… «катюши»…". И вдруг я очнулся. Катюша, Катюша! Моя сестренка живая и бьет немцев. Дорого мне было это имя. Я закричал и вдруг заговорил. Потом только узнал, что первый свой залп «катюша» дала по скоплению немецких эшелонов на железнодорожном узле в Орше 14 июля, недалеко от того места, где я засыпал землей сестренку и бабушку. Было это спустя сутки после их гибели. В те дни, 5 и 6 декабря, «катюши» били еще раз, как раз при контрнаступлении под Москвой. А я так и прожил жизнь с именем Катюша. И как слышу это имя, так мне кажется, что это моя Катюша ожила. Вот такая история... А вишен с тех пор я не ем....
Попрощавшись, я поспешила к автобусу. Мои спутники громко делились свежими впечатлениями, а я глядела на мимо проплывающие вишневые сады и представляла трехлетнюю девочку, сжимающую в своих ручонках раздавленную вишню, которую она так и не успела попробовать.
Юлия ТКАЧЕНКО, студентка.