Братолюбовское детство

Анатолий АКУЛОВ - постоянный автор рассказов на нашем сайте о флотской жизни, о других странах, о море. Он жил в Тихорецке и учился в школе 34. Сейчас живёт в Эстонии, Таллинне. Член Общества Русских Литераторов Эстонии.

Сегодня он предлагает вам рассказ о своих самых дорогих воспоминаниях.

Самыми дорогими воспоминаниями осталось для меня время, которое я прожил в Кировоградской области, в селе Братолюбовка, откуда родом была моя мама.

Елисаветградщина  - это спокойные пейзажи бескрайней степи, шёлковые луга, пьянящий аромат полевых цветов, серебристый перелив птиц, дыхание леса и нежное, ласковое прикосновение реки. Область расположена на стыке лесостепной и степной зон, которые, в основном, распаханы.

В лесостепной зоне леса состоят большей частью из дуба и часто островки леса окружены пашнями, например Гуровский лес возле села Гуровка.

Те места, где поселились родители моей мамы, в старину называли Диким полем, и оно было своеобразной нейтральной полосой. Его не в состоянии были контролировать ни Литовское княжество, ни Речь Посполитая, ни татары с турками, ни Московское государство. Интенсивное заселение  Дикого поля началось в середине XVII столетия.

Семья Горбенко

Катерина и Тарас Горбенко

Тарас Васильевич Горбенко (1882 г. -1971 г.) родился и жил в селе Боковом Долинского района Кировоградской области. Был призван на 1-ю мировую войну. Воевал у турецких границ, после возвратился в село Братолюбовку, куда из села Боковое переселилась его семья.

У него было 5 братьев и 3 сестры. Его отец, Василий Горбенко, заболел и вскорости умер, а все заботы о большой семье и хозяйстве легли на плечи молодого Тараса. Через некоторое время он женился на Катерине Ферапонтовне Дурницкой (1889 г. - 1971 г.), которая тогда жила в селе Боковом.

В Братолюбовке все жили в одной большой семье. Здесь и родились у Тараса и Катерины четверо  детей - Вера (моя мама) в 1921 году, а  потом Анатолий, Василий и Александра.

Когда женился брат Николай, на семейном совете было решено выделить старшему Тарасу Горбенко участок для строительства хаты. Место выбрали в Братолюбовке, где Тарас Горбенко в 1919 году и построил свою хату.

Братолюбовка была красивым и цветущим местом, называлось «местечком». В «местечке» находилось много магазинов и разных ларьков, в которых торговали евреи. Бесперебойно работала знаменитая мельница, спиртзавод, функционировала большая красивая церковь. Много чего из этого разрушила сначала революция, потом война.

Моя мама, Вера Горбенко, закончила 7 классов в селе Братолюбовке, но так как  8, 9, 10-х  классов в этом селе не было, то мама весной и летом пешком ходила в школу в село Боковое, а зимой жила там у дедушки Ферапонта и бабушки Марии Дурницких.

Закончив 10 классов, мама уехала в городок Долинская, закончила там медицинское училище, а потом в 1941 году уехала работать по распределению в Таджикистан, на станцию Урсатьевская. Там она встретила моего папу - Акулова Николая, они поженились.

В 1942 году родился и я, Анатолий Акулов.

В сентябре 1941 года немцы уже были в Братолюбовке. Тарас Горбенко был отправлен на фронт и вернулся в село только в 1946 году. Бабушка Катерина была эвакуирована вместе со скотом, чтобы он не достался немцам. В семье остались дети: Анатолий, Василий и Александра, семи лет…

Бабушка гнала скот к Днепру и где-то за Днепром попала под бомбёжку, была ранена в ногу, как-то добралась домой в Братолюбовку, где и жила дальше под немцами. По рассказам бабушки, немцы часто заскакивали в село и требовали яйца, мёд, хватали кур и всё, что можно употребить в пищу. В 1943 году немцы стали вывозить молодёжь в Германию и составляли списки отправляемых девушек и юношей. В этот список попал и мой дядя, Василий Горбенко, ему было только 16 лет.

По дороге в Германию ему и ещё трём ребятам удалось бежать через крышу вагона, в которой они проделали дыру. Дядя Вася добрался до Братолюбовки и прятался в подполе, на чердаке своей же хаты. Это был большой риск, так как если бы его нашли, то расстреляли бы всю семью. Дядя Вася вышел из подпола в апреле 1944 года, когда советские войска дошли до Братолюбовки.

Анатолия и Василия Горбенко призвали в армию, во флот, где они и прослужили 7 лет, а потом вернулись в Кривой Рог.

После окончания войны в семье Горбенко, в Братолюбовке осталась только одна моя тётя, Александра Тарасовна. А потом к бабушке и дедушке стал приезжать я, старший внук, Анатолий  Акулов (мама назвала меня в честь своего брата Анатолия Горбенко).

Детство в Братолюбовке

Родовое гнездо семьи Горбенко

В Долинском районе Кировоградской области есть село Братолюбовка - это родовое гнездо моей мамы, её сестры и братьев, которые здесь провели своё детство и юность. Семья Горбенко (Тарас Васильевич и Катерина Фарипонтовна) обосновалась в селе Братолюбовке в 1919  году, построила здесь свой дом и начала его обживать.

В настоящее время в этом селе проживают 824 человека.

По сведениям моей тёти Александры Тарасовны, мои дедушка и бабушка жили раньше в селе Боковом, расположенном на левом берегу речушки Боковеньки. В 1983 году там был заложен дендрологический парк с игривым названием «Весёлые Боковеньки». Парк был заложен Николаем Давыдовым, потомком известного в России генерала, и чаще назывался «Давыдовским парком». В те годы территория нынешнего парка представляла собой голые склоны с небольшой рощицей рядом. Казалось, сама природа оказывает сопротивление закладке парка через неглубокое залегание водоупорной глины.

Было создано пять основных пейзажей, которые будто воссоздают в миниатюре естественный  ландшафт, и главной  композиционной осью его является река  Боковенька и балка Скотуватая, на которых построена система живописных прудов.

Дендропарк «Весёлые Боковеньки» занимает в настоящее время 109 гектаров. Неизменно вызывают восхищение рядовых посетителей и опытнейших специалистов паркового дела его мастерски выполненные художественные композиции. Здесь произрастают более тысячи разновидностей деревьев и кустов - столетний дуб, тюльпановое и кирпичное дерево, липа маньчжурская, софора японская, зиновать австралийская, кедр европейский и даже железное дерево, которое тонет в воде.

Странно лирически и вдохновенно выглядят пейзажи, которые эффектно дополняются длинными мостиками через запруженную реку и камышовыми зарослями по берегам. Также на территории заповедника есть музей и селекционный лесной центр.

В Давыдовский парк я привозил бабушку Катю, когда она уже сильно болела, по её просьбе. Мы ходили по парку, любовались красивыми деревьями, необыкновенными цветами. В одном месте между двух деревьев была небольшая канава, и бабушка попросила перепрыгнуть с ней на руках через эту канаву. Она сказала мне, что если это сделать, то уйдёт болезнь, а к ней вернётся здоровье…

Я взял её на руки, такую лёгкую, как пушинка, и перемахнул с ней на руках через эту канаву, что доставило бабушке истинное удовольствие. Она так улыбалась, так расцвела. Но, к сожалению, это здоровья бабушке не прибавило, и в ноябре 1971 года она умерла.

В самом раннем детстве меня часто отправляли на целое лето в село Братолюбовку к бабушке с дедушкой. Я с нетерпением ждал прихода лета, чтобы сесть на поезд и отправиться в такие милые моему сердцу места.

Моя мама работала в железнодорожной больнице, и у неё была возможность один раз в году бесплатно использовать билет на железнодорожном транспорте.

В послевоенное время были проблемы с продовольствием, особенно в таких маленьких городках, как Тихорецк в Краснодарском крае. И мы с мамой, используя возможности бесплатного передвижения по железной дороге, часто ездили в Ленинград, чтобы купить носильные вещи, а также сахар, который был в Тихорецке большим дефицитом.

Как я проклинал этот сахар, когда мы, затоварившись им, тащили тяжеленные сумки на вокзал, а потом грузились в нужный вагон. Мне было 10-15 лет (а ездили мы туда почти каждый год), силёнок было недостаточно, но я волок эти сумки с сахаром короткими перебежками на подгибающихся ногах, до потемнения в глазах. Рядом со мной семенила моя мама, которая  тащила такие же тяжеленные сумки. Носильщиков мы не нанимали - экономили свои копейки, которые нам доставались с таким трудом. Совершали мы и культурные мероприятия - посетили Зимний дворец и Петергоф, побывали и в других исторических местах Ленинграда.

Благодаря этим поездкам я был опытным железнодорожным путешественником, и моя мама спокойно отпускала меня одного в поездки на Украину. Я доезжал до станции Апостолово, делал пересадку, потом доезжал до станции Долинская, где меня уже встречал кто-нибудь из родственников или знакомых. А от станции Долинской до села Братолюбовка было рукой подать, каких-то 20 км, а до Кировограда 100 км.

Село Братолюбовка! Даже от этого названия веяло каким-то теплом и умиротворением, запахом полыни и чабреца, свежескошенной травы и прохладой родников.

Хата, которую построили мамины родители, располагалась на холме  глубокой балки. За хатой были посажены три-четыре акации, на которые мы постоянно лазали. В ночное время  из-под стрех соломенных крыш вытаскивали сонных воробьёв, из них готовили «жаркое» и с большим удовольствием всё это съедали. Время тогда было довольно голодное…

Меня и моих друзей, ребятишек из соседнего двора, дедушка и бабушка за такие занятия не поощряли, но где был предел мальчишеских проделок?

Мой дедушка крутил «самокрутки» из табака, который выращивал у себя в огороде. Фабричный табак, махорка, продавалась в пачках, как чай. Но дедушка держал эти пачки для резерва, а сам курил самосад. Я открыл несколько пачек, отсыпал из каждой пачки понемногу махорки, а потом их снова заклеил. Скрутил себе самокрутку, залез на чердак сарая и стал там дымить, предвкушая прелести курения.

Из-под стрехи сарая повалил табачный дым, все прибежали в сарай, залезли на чердак и вычислили меня. Самокрутку отобрали, «экспроприацию» махорки тоже обнаружили. Не наказали, но мне было очень стыдно!

В балке у соседей был вырыт пруд (копанка), который взрослому человеку был чуть выше колен. В нём жило несметное количество лягушек, его редко чистили и он был весь полон грязи (ила). И для нас, ребятишек, было высшее наслаждение плюхнуться в эту копанку и плавать в ней по-собачьи, визжа от восторга. Вылезали мы только под угрозой хворостины, но когда вылезали, то всё наше тело было покрыто толстым слоем чёрной грязи!

Вот  в этой копанке я и научился плавать, а потом повышал своё мастерство на Чёрном море в пионерском лагере, куда мама меня иногда отправляла на один месяц. Все мы тогда смотрели фильмы о Тарзане и пытались чем-то быть похожими на него, но кроме как пытаться кричать истошным криком я ничего другого не мог придумать. Разогнаться и бежать вниз в балку, громко кричать изо всех сил дурным голосом - это было всё, на что я был тогда способен!

Мальчишками мы тоже жаждали быть причастными к культурной жизни села Братолюбовки и любыми путями, через любые щели, не покупая билетов, пролезали в кинозал. Усаживались прямо под экраном (интересно, что мы там могли видеть?) и с детским упоением терпеливо просиживали там весь сеанс, который часто прерывался. Тогда крутили фильм по частям, и кинолента рвалась. Её склеивали, но мы терпели всё!

До начала показа кино и после показа в клубе были танцы под баян, гармошку, под проигрывание граммофонных пластинок, а потом и под магнитофон.

Каждое  из воспоминаний этого чудесного времени связаны друг с другом, но они уже стёрлись во времени, просто неотделимы от него и проплывают в моей памяти чередой:

- дорожка к хате деда была выстлана гильзами от снарядов, довольно крупного калибра, до 150мм, длиной 5-6 метров,

-  перед окнами были посажены две молоденькие вишни, а цветочные клумбочки перед ними были ярко жёлтого цвета из  бархаток и панычей,

- под соломенной стрехой всегда селились ласточки, строя свои гнёзда из кусочков чернозёма. Они носились перед самым нашим носом, таская всяких мошек для своих птенцов с раннего утра до позднего вечера. Гнёзда ласточек мы никогда не разоряли, и они, понимая это, строили свои гнёзда из года в год,

 - сарай, где стояли немецкие деревянные ящики из-под снарядов, куда дед насобирал всевозможных железок, совершенно не нужных в хозяйстве. Я лазал по этим ящикам, наводил там ужасный беспорядок, чем вызывал гнев деда. В его отсутствии бабушка открывала мне эти закрома и поощряла к действиям, считая, что это всё просто хлам!

- в кустах в балке у меня был оборудован укромный уголок, где я мог сидеть подолгу и предаваться различным мечтам. Это был единственный способ уединиться, иметь свой индивидуальный угол, который пытаются иметь дети всех поколений.

Отрочество

С мамой, бабушкой, дедушкой и тётей Шурой

Хата в Братолюбовке была крыта соломой, состояла из двух половин, между которыми был коридор, из которого были ходы на чердак и в подпольное помещение.

Одна из половин хаты была главным помещением, с большим столом, лавками, иконой в углу, с большой  печью и лежанкой, на которой мы, дети, любили играть, спать и проводить вечерние часы. На лежанке бабушка сушила груши, и, казалось, навечно всё там пропиталось запахом сушёных груш. Этот  запах я запомнил на всю свою будущую жизнь.

Вторая половинка хаты служила спальней. Там была печка, и здесь семья жила зимой.

Недалеко от хаты пролегала балка и нижняя часть балки (по-украински - «берег») заросла кустарником, небольшими деревьями и осинами, поросла сочной травой. Дедушка  на некоторых полянках скашивал траву для своих кроликов, которых он разводил, а в мои обязанности входило их кормление и рвать для них траву под названием молочай. Трава выделяла на концах белую жидкость, а руки от неё становились чёрными.

В этой балке был вырыт колодец, из которого приходилось таскать воду в вёдрах. Во время  моего нахождения здесь это тоже входило в мои обязанности. Мне даже пришлось участвовать в чистке колодца. Меня, как самого маленького, опускали на верёвке в самый низ колодца, вместо ведра, где я добросовестно вычёрпывал остатки воды и последующую жижу, пока на дне не оставалось чуть-чуть воды. Потом меня вытаскивали из колодца, и я чувствовал себя героем. Дедушка меня нахваливал, а бабушка приносила пол-литровую банку сливок, чтобы поощрить меня и восстановить мои силы!                                                                                           

По верхнему склону балки были посажены несколько грушевых деревьев, которые плодоносили небольшими, но очень вкусными плодами. Груш хватало на прокорм и на сушку для изготовления «взваров» (компотов) в зимнее время. Вишня давала урожай, из которого варили незабываемые вареники, а бабушка готовила из ягод прекрасную наливку.

На противоположной стороне балки, напротив нашей хаты, жил брат дедушки - Кондрат Васильевич Горбенко. Он был участником войны, потерял там ногу и ходил на  протезе. Дед держал свою пасеку, человек он был хлебосольный, добрый, а ко мне питал особую симпатию, так как у него были одни дочки, а я ему доводился двоюродным, но внуком! Когда он выгонял мёд, то обязательно приглашал меня опробовать свежего мёда и поесть медовых сот. Кстати, с ним проживала и моя прабабушка Степанида, мама братьев Горбенко. Прабабушка находилась в очень преклонных годах, как мне тогда казалось.

Дед Кондрат очень часто доверял мне управлять лошадьми в повозке, т.е. давал вожжи в руки  - это доставляло мне особую  радость и гордость за такое внимание.

Запомнилось мне, как бабушка пекла хлеб в домашней печи. Не знаю, что она там колдовала с мукой и дрожжами, но результатом была большая кадушка, полная белого пышного теста, которое, словно живое, шевелилось и поднималось вверх…

Печку предварительно протапливали соломой, закрывали отверстие металлической заслонкой, а бабушка из теста лепила круглые заготовки и закладывала в специальные формы, которые она цепляла длинным ухватом и вдвигала в пышущую жаром печь, с последующим закрытием  заслонки. Через некоторое время, известное только ей, заслонка отодвигалась, формы меняли своё положение, и снова всё закрывалось.                               

Мы все ждали конца этого священнодействия, и вот, наконец, открывали заслонку и тем же  ухватом хлебы один за другим вытаскивали из печи, укладывали на белые полотенца, а сверху тоже закрывали холщовыми полотенцами и немного кропили водой.

Как  передать тот запах, который исходил от этих хлебов - неповторимый хлебный дух, дух жизни и напоминания о том, что в этом доме жизнь есть и жизнь продолжается. И нужно благодарить хозяев этого дома, что мы есть, что мы живы, что голод не стоит у этого порога. Это было очень важно в то время, послевоенное время. Мы знали цену хлебу, мы ценили и любили этот хлеб!

Бабушка брала один круглый хлеб, прижимала его к груди и отрезала ножом ломоть белого, пахучего, необыкновенно вкусного хлеба. Из остатков теста бабушка пекла в той же печи маленькие хлебцы-колобки, «балабушки». В глиняную посудину (макитру) закладывали кусочки поломанных руками «балабушек», поливали подсолнечным маслом, добавляли немного порезанного дольками чеснока, соль, и эту ёмкость трясли руками немного времени.

Ах, какой же это был момент, когда из этой макитры доставали кусочки тёплого, вкусного, пропитанного подсолнечным маслом, чесночком и солью свежего хлеба… Не помню лучшего и вкуснейшего блюда для того времени, а, может, это мне так казалось?                       

Кроме выпечки хлеба, в семье часто готовились вареники с вишней или творогом.

Вспоминаю, что иногда бабушка делала сусло из свёклы (буряка) и, установив на печь какие-то чугунки, корыто (примитивную систему охлаждения), производила выгонку самогона, который разливался по бутылкам и запечатывался кукурузной кочерыжкой. Бутылки бабушка прятала в потайных местах, так как дедушка мог быстро уполовинить эти «сокровища». Ему наливали стаканчик-два по праздникам или по случаю приезда гостей.

Мне очень запомнилось, что поля с пшеницей подходили почти к нашей хате и часто они зарастали жёлтой сурепкой и красными маками… Создавалось такое  впечатление, особенно, когда пролетал лёгкий ветерок, что колышется золотое море, и от него шла волна опьяняющего запаха…

Мне очень нравилось общаться с сельскими ребятами старше меня по возрасту. Такое общение вообще типично для всех мальчишек моего тогдашнего возраста. Они брали  меня с собой на уборку пшеницы в поле, когда комбайн косит колосья, обмолачивает их и затем готовое зерно через специальный жёлоб высыпается в кузов идущей рядом грузовой машины. Я с ребятами находился в кузове машины, тёплое зерно сыпалось, засыпало нам ноги. Мы выбирались из него и снова погружались в тёплую, пахнущую свежестью зерновую массу. Неповторимые ощущения слияния с природой, полем, урожаем, солнцем и ещё чем-то несказанно счастливым и постоянно ускользающим от тебя. Казалось, что вот оно, что-то непонятное, хорошее, рядом, а поймать его невозможно. Оно, как лёгкая тень, наплывает и снова исчезает. Счастливое время, прекрасное время! Только жаль, что оно не повторится больше никогда!

Зерно возили за 20 км на элеватор, на станцию Долинскую, там выгружались. Остатки зерна на днище кузова мы выгребали совковыми лопатами - самосвалов тогда ещё не было, и с пустыми кузовами возвращались снова в поле. Как нравилось болтаться в пустом кузове прыгающей на ухабах машины - ты сохраняешь равновесие, пружинишь на полусогнутых ногах, не падаешь, держишься. Жарко, вокруг идёт жатва, и ты себя чувствуешь в эпицентре этого действа. Всё это и притягивало меня сюда. Я хотел быть участником этих событий, я хотел взрослеть, я хотел быть нужным. Вот и ездил грузовыми машинами на Долинский элеватор, чёрным от пыли, голодным, но бесконечно счастливым!

Дедушка с бабушкой ворчали, что я пропадаю неизвестно где, но в целом не возражали моему приобщению к труду. Мне нравилось помогать и быть нужным - это тоже было желание стать взрослым. Я пытался  косить траву косой. Конец её часто вонзался в землю, что вызывало явное неудовольствие моего деда, но я упорно повторял эти упражнения и через некоторое время научился косить, хотя деду трудно было угодить, но я старался.

Один раз я решил подоить корову, потихоньку от бабушки взял ведро, подмыл вымя у коровы и попытался доить, но у меня ничего не получалось. Пришла бабушка и дала первые уроки доения. Мне вся эта операция не принесла никакого удовлетворения. Одно стало понятно, что доить корову не совсем просто.

Возле хаты был вырыт погреб, где поддерживалась довольно прохладная температура. В этот погреб бабушка ставила молоко в глиняных кувшинах, чтобы оно отстоялось и можно было с верхней поверхности кувшинов слить сливки, так как сепаратора в семье не было. Я повадился лазать в погреб и отпивать из этих кувшинов самое вкусное - сливки! Бабушка сначала делала вид, что ничего не замечает, но когда это вошло у меня в систему, терпение у неё лопнуло. Меня пристыдили так, что я больше никогда сам в погреб не спускался.

Место, где была построена хата дедушки и бабушки, находилось несколько в стороне от центра села, где-то 1-2 км, и в этом крыле села, разбросанного по берегам балки, стояло около 30 хат. В этом тоже ощущалась своя прелесть, какой-то особый магнетизм пространства этого удалённого от центра села и несколько уединённого места.

Балка была полна всяческих прихотей природы - то просто болотистое место, то вдруг выступают красные гранитные породы, явно несоответствующие окружающему степному ландшафту, то вдруг обнаруживается бьющий из под земли  родник с холодной вкусной водой. Склоны покрывали ковры из чабреца, источая чудесные запахи, чуть выше всё покрывал ковыль, дурманящие поляны из полыни напоминали о себе на каждом шагу.

Весь этот мир цветов, запахов  сопровождает  меня до сих пор, и когда я бываю  снова в этих местах, всё это всегда напоминает  мне о моём Братолюбовском детстве.

Клуб, который был центром культурной жизни, размещался в середине села, у большой дороги, которая соединяла Кировоград с Кривым Рогом. Дорогу проложили во время войны немцы, заставляя мостить её камнями и круглым булыжником местных мужчин и молодых парней, а также пленных советских солдат. Дорогу успели проложить только до села Гуровки, а потом в этом районе начались военные действия и дорожные работы надолго прекратились. По такой дороге можно было ездить только на танках. И сколько же было загублено амортизаторов и рессор послевоенных автомобилей после езды по такой дороге. Но без этих булыжников в распутицу, когда шли дожди, проехать было невозможно. Чернозём настолько раскисал, что машины тонули в грязи и их вытаскивали оттуда только трактором, который нужно было дожидаться часами.

Мама, когда приезжала забирать меня из Братолюбовки, обычно заезжала в Кривой Рог, где поселились её братья и сестра (дядя Толя, дядя Вася и тётя Шура) и обзавелись семьями. Из Кривого Рога до Братолюбовки было около 70-ти км, сообщения автобусами не было. В Кривом Роге договаривались с местным владельцем автомобиля «Победа», который должен был довезти 5-6 человек до Братолюбовки. Шофёр оставался на ночь и на следующий день увозил всех обратно, в Кривой Рог. Когда не было дождей, всё проходило в нормальном режиме, но в распутицу эту «Победу» действительно не один раз вытаскивали трактором из грязи!

Существовал ещё один маршрут добраться до Кривого Рога. Шли пешком по нашей знаменитой балке с тяжёлым чемоданом, сумками. В эти сумки бабушка заталкивала, что надо и что не надо. Проходили около двух километров до конца балки, а там шла дорога на станцию Долинскую, где мы садились с мамой на поезд. Бедный  дедушка, как ему удавалось дотащить этот чемодан до конца балки, мне не понятно. Но я почему-то очень хорошо запомнил эту дорогу и моих родных стариков.

Когда  построили нормальную дорогу между Кировоградом и Кривым Рогом, она уже проходила через центр села. Мы шли пешком  от нашей хаты к сельскому магазину и там останавливали любой проходящий транспорт. Оплачивали наличными за проезд до Кривого Рога, а потом уже добирались до рудника имени Ленина рейсовыми автобусами и троллейбусами.

Мой дедушка Тарас великолепно играл  на гармошке, и его часто приглашали на свадьбы и другие весёлые праздники, что не приветствовала бабушка Катя, так как дед мог «забыть» вовремя вернуться домой, да и здоровья ему от этого не прибавлялось.

Я, мама и аккордеон

Когда дедушку Тараса похоронили, то положили ему с собой его любимую гармошку. В маминой семье все были музыкальны и умели играть на гармошках: дедушка и оба маминых брата. Тётя играла на балалайке, а моя мама не могла ни играть, ни петь, сильно фальшивила, но чутко улавливала, если кто-то фальшивил или пел не в лад! Странно! Мама хотела, чтобы я тоже играл на каком-нибудь музыкальном инструменте, так как слух у меня был, но не было денег, чтобы купить приличный аккордеон.

Первое время я брал уроки игры на аккордеоне у учителя музыки за деньги, и мне пришлось таскать огромный аккордеон учителя домой через весь город на руках. Скоро мне надоело не столько учиться, сколько таскать эту тяжесть, которая отбивала всякое желание открывать футляр и проигрывать гаммы и упражнения.

Денег у мамы было в обрез и на семейном совете мы решили с этим делом завязать!

У  жителей той части села, где жили мамины родители, в каждом дворе была своя корова, но не было  штатного пастуха, поэтому каждый двор через определённое время выделял кого-нибудь из семьи исполнять роль пастуха и пасти коров.

Когда я подрос и меня уже можно было использовать как пастуха, мне не раз приходилось пасти бурёнок на выгонах и толоках. В обед на дойку приходили хозяйки коров, сдаивали молоко, и до вечера мы опять их пасли, а потом гнали по домам.

Умные коровы знали свой двор и расходились довольно уверенно, в том числе и наши, чёрного окраса коровки по прозвищу  Люта, а потом и Зорька.

В степи, где мы пасли коров, и на возвышенностях балок, было много сусличьих норок. Мы таскали воду из родников в балках и выливали её в норки, пока суслик, не выдержав потопа, показывался из норки. Тут ему и приходил конец. Снимали шкурки и, высушив их на специальной распорке, сдавали их в какое-то заведение в колхозе. Сусликам была объявлена государственная война, и наши действия поощрялись денежным вознаграждением, а в селе была дорога каждая копейка.

Своих детских друзей - Щербаков, Лукьяненко - я больше никогда не видел. К моему большому сожалению, в дальнейшем мы не встречались.

Юность

Мне нравился аккордеон, и мама купила ¾ аккордеона, красного цвета, немецкий, очень звучный, но всё же неполный - это был большой его недостаток. Несмотря на эти недостатки музыкального инструмента, я стал играть на нём и разучил на слух десятка три разных мелодий, и песенные, и танцевальные.

В один из вечеров в клубе села Братолюбовка, когда я был уже в юношеском возрасте, меня попросили поиграть на аккордеоне. Я набрался смелости, и весь вечер танцев прошёл под мою игру на местном аккордеоне. Сначала  волновался, много ошибался, но, в конце концов, осмелел и проиграл весь вечер. За игру на танцах мне выплатили гонорар, который я отдал бабушке, и дед выразил своё удовольствие, что внук что-то тоже умеет играть. Сам я критически относился и отношусь к своим исполнительским качествам, но желание играть у меня было всегда.

Юношей я любил спать во дворе на сене, где бабушка стелила постель, а потом долго рассказывала о прожитом. Я засыпал под её разговоры, «пение» лягушек, трели сверчков и мягкий лунный свет. Рано утром, с рассветом, меня будили первые лучи солнышка и злые надоедливые мухи, мычание коровы и куриное кудахтанье, которые заставляли меня убегать в хату и там досыпать молодые сны.

С дедушкой, бабушкой, двоюродными сёстрами и братом

А во дворе во временной дворовой кухне («кабыца») на сковороде уже поджаривался репчатый лук, заливался куриными яйцами. От сковороды шёл такой аппетитный запах, что уже никакой сон не мог меня удержать в хате, и я выползал с мятой физиономией, жмурясь от яркого солнца. В один миг уничтожалась яичница с луком, а запивалось это «царское» блюдо пол-литровой кружкой прохладных сливок! Ну, разве можно забыть это?

Купаться в больших водоёмах пришлось через много лет, когда в конце длинной балки сделали запруду, и получился хороший водоём, но он был на довольно приличном расстоянии от нашей хаты и мы его посещали не очень охотно.

Родители мамы всю свою жизнь отработали в колхозе, выполняли все работы простых тружеников - землепашцев, не буду перечислять все специальности и трудности, которые выпали на их долю. Они пережили и коллективизацию, и голод, и оккупацию. Молчаливо выполняли все продналоги и все тяготы непосильного колхозного труда в обмен за ничего не дающие им трудодни. Выжили, выкормили четверых детей. Спасал их самоотверженный труд у себя на приусадебном участке, но к 50-ти годам они выглядели как глубокие старики, непосильный труд высосал все их жизненные соки. И они не были исключением - это касалось всех простых жителей села Братолюбовки.

Мой дедушка Тарас Васильевич  Горбенко работал в колхозе конюхом, а потом стал работать почтальоном. Дедушка был довольно грамотным человеком для того времени, работал на этой работе с удовольствием, но носить почту с тяжёлой сумкой со временем стало ему не под силу. Он  стал  работать пастухом, а потом дежурил сторожем на бахче и в яблоневом саду. Иногда дедушка брал меня с собой на бахчу (баштан). Между яблоневых деревьев посадили арбузы, которые прекрасно вызревали в этих местах. Они были небольшие, тёмно-зелёные, с белым пятном (пролежнем), назывались почему-то «туманами». Вкус у них был отменный, очень сладкий и насыщенный.

У дедушки был сооружён шалаш, крытый соломой, внутри лежал большой кожух, на который я укладывался, а укрывался тоже чем-то толстым и тёплым, так как ночи были влажными и прохладными. Незабываемые ночи: горит небольшой костерок, что-то там шипит, готовится. Из балки, где много прудов и копанок (самодельный пруд) доносится дружное хоровое кваканье лягушек. Издалека, где-то в степи, слышна протяжная красивая украинская песня. На небе тысячи ярких звёзд, луна словно решила всех удивить своей мягкой, тёплой желтизной. Дедушка что-то рассказывает своим глуховатым голосом, но я не слушаю его, я слушаю ночь, я наслаждаюсь теми звуками и красками ночи, которые так ясно запоминаются в юности и потом сопровождают человека всю его жизнь, до глубокой старости. Мне повезло, что я даже сейчас, с высоты своих прожитых лет, могу вспомнить те прекрасные мгновения, которые подарила мне жизнь!

Два года назад я посетил вместе с тётей и двоюродными сёстрами село Братолюбовку, и мы увидели следы разрушения и гибели семейного гнезда фамилии Горбенко. Посетили кладбище, где были в 1971 году похоронены бабушка Катя и дедушка Тарас. На месте хаты выросли кусты и небольшие деревца, огород и берег заросли бурьяном и травой, везде было запустение и унылый, непривычный нашему взору пейзаж. Только в конце балки сквозь розовую дымку проблёскивал зеркальцем пруд и на склонах берега ещё зеленели старые, осунувшиеся грушевые деревья.

Где ты, моё беззаботное, весёлое детство, отрочество, юность? Остались две старые акации, как напоминание о том, что здесь была когда-то жизнь, но они не могли нам, к сожалению, ничего рассказать…