Два года я не была здесь. Иду медленно, любуясь красотой, созданной природой. Вот и знакомый поворот. В домике приветливо горит огонек, он как бы приглашает друзей. Вхожу. Как всегда, за столом сидят близкие мне люди. Головы покрыла седина, да и морщинок «скопилось» много, они как бы говорят о тех трудностях, горе, которое им пришлось перенести.
Немцы, вошедшие в нашу станицу, чувствовали себя «хозяевами. В нашем домике они заняли лучшие комнаты, а мы ютились в кухне. Что можно было забрать, все уже вытащили: кур, муку, мед. Но каждое утро они вновь и вновь требовали: «Мясо! Яйки! Сало!»
Маму заставляли готовить еду, стирать. Если же она не соглашалась, то угрожали расстрелом. Однажды, когда мама заболела и не смогла им выстирать белье, фашисты разъярились так, что пообещали повесить ее. Тогда она убежала в терновник и там просидела три дня. Мы очень волновались, что будет дальше. Но спас случай. Кто-то из станичников поджег немецкий склад, где хранились боеприпасы. Немцы долго искали виновных, убили трех юношей, подожгли домик на окраине нашей улицы. Пользуясь этой неразберихой, мама ночью пришла домой и к утру выстирала им белье.
Мне тогда было четыре года, я вместе с бабушкой постоянно сидела на печке: нам не разрешали выходить из комнаты. Однажды потихоньку выбралась на улицу. Стоял теплый осенний денек. Вместе с нашей собачкой бегала вокруг колодца. Мимо проходил немец, он что-то напевал на своем языке. Пёс начал рычать на него, тогда он выхватил пистолет и стал стрелять, собака прижалась ко мне, лишь по счастливой случайности пули не задели меня. С криком бросилась ко мне мама и увела в хату. Я всхлипывала, вся дрожала, никак не могла успокоиться».
Николай Иванович вспоминает: «Очень трудно было зимой. Топить нечем, рубили кустарники, деревья. Есть нечего. Пекли лепешки: одна часть кукурузной крупы, а две части смеси отрубей с травой. Они были горьковатого вкуса, но давали возможность выжить. Иногда удавалось выменять на одежду несколько горстей пшеницы или гороха. Все это старались растянуть надолго.
Но не всем жилось так. Были среди наших станичников и те (их, правда, единицы), которые угождали немцам. Таким был терновский староста. Сколько погубил он наших станичников! Люди ненавидели этого человека, были случаи нападения на него. Большинство же моих земляков с презрением относились к захватчикам, старались им навредить.
Все чаще и чаще приходили вести, что наши войска уже близко. Немцы были встревожены, начали собирать вещи, складывать все на машины. Мы старались не попадаться им на глаза, спустились в погреб вместе с соседями и там ждали прихода наших солдат. Когда прекратились выстрелы, не стало слышно немецкой речи, мама потихоньку выбралась наверх, осмотрела все кругом - немцев не было. Мы, радостные, обнимали друг друга, кричали «Ура!». Это был самый счастливый день той поры».
Тяжело даются эти воспоминания ветеранам войны.
Подняли тост за тех, кто сражался в рядах Красной Армии и бил ненавистных врагов, кто не вернулся домой.
И вспомнился Зинаиде Васильевне отец - офицер Советской Армии. Сохранились письма, рассказывающие, как трудно было им на фронте, но своим священным долгом они считали защиту Родины. «Папа храбро сражался с фашистами. По вечерам я видела, как мама, подолгу стоя перед иконой, просила Бога, чтобы он помог моему отцу остаться живым, - говорит Рыжкова. Но вот однажды остановился около нашего дома почтальон. По тому, как он нерешительно открывал калитку, как долго копался в своей почтовой сумке, мы поняли все... Мама рыдала, я плакала, собравшиеся соседи по щекам растирали слезы, а на дереве, что росло рядом с нашим домом, завыл сыч. Прошло много лет, но я до сих пор не могу без ужаса слышать крик этой птицы. Он напоминает мне о том страшном дне».
Мои земляки все выдержали. Война давно позади, но фронтовая память не дает покоя ветерану:
Глядят на нас исчезнувшие роты,
Глядят на нас ушедшие полки,
Глядят на нас с надеждой и заботой.
- Ну, как мы тут, и что у нас за жизнь,
Куда идем семьею многоликой,
Готовы ль так же Родине служить,
Достойны ли истории великой?!